драбблы

раз уж я их написала, то пусть лежат в сообществе.
встречаются косяки, где инфа принесена в жертву ради сюжета

комментарии и отзывы приветствуются

upd: новый паринг (настолько редкий, что, подозреваю, я единственный шиппер Т_Т)
написано практически вопреки здравому смыслу. паринг: Гаруда Айякос/Лебедь Хьёга. В продолжение имеет написанную за десять минут в третьем часу ночи PWP. желающие прочесть (вдруг найдутся) могут стучаться к автору.

Птицы

upd: продолжение про Альбу и безымянную девочку.

Та, кто не боится шипов-2
Та, кто не боится шипов-2.
- Позвольте мне... позаботиться о теле господина Альбафики.
Шион вздрогнул и как будто заново пережил все случившиеся.
Лепестки роз еще кружились в воздухе, медленно и элегантно планируя на пропитанную кровью землю, на поцарапанные и измятые золотые доспехи, на разметавшиеся синие волосы святого Рыб. Девчонка из Родорио, о которой Шион уже успел позабыть, сидела рядом с телом и беззвучно плакала; голову Альбафики она положила на колени, и руки ее бережно и благоговейно гладили его волосы. Слезы капали и капали на бледное бескровное лицо.
- Что ты делаешь! - Шион попытался перехватить ее руки и оттащить глупую от мертвого, но все еще опасного святого, но легче было передвинуть всю Обитель, чем хоть как-то поколебать эту простую, ничем не примечательную девчонку. - Это же опасно! Ты слышала, о чем он просил меня?!
Она помотала головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая.
- Даже если я умру... - она шмыгнула носом. - Даже если... я хочу похоронить его... чтобы никто не боялся подойти к нему... - личико ее сморщилось, и она разрыдалась в голос.
Шион чувствовал себя беспомощным, и это было отвратительно. Он, первый из Святых, терпеть не мог этого ощущения. Решительно отстранив девчонку, он поднял на руки тело Альбафики.
- Куда его отнести?
Никто не решился ей помогать. Впрочем, она и не ждала помощи. Шион помог ей донести мертвого до дома, чудом уцелевшего в бою. Положив Альбафику на лавку, ставшую в одночасье погребальным одром Золотого Святого, Шион собрался было остаться, но срочные дела отозвали его. И она осталась одна. Согрела воды и нашла чистую одежду, оставшуюся от умершего брата. Снять доспехи оказалось совсем не сложным, хотя она рассчитывала повозиться. Оказалось достаточным просто дотронуться до них; сияние золота потускнело, и доспехи разрозненными частями свалились на пол. При виде золотой рыбы, игриво взмахнувшей хвостом, она упала на колени перед одром и разрыдалась, не в силах сдержать в себе нахлынувшей боли.
Прошло немало времени, прежде чем она приступила к омовению.
Есть что-то сакральное в том, чтобы готовить мертвого в последний путь. Как будто сам становишься ближе к смерти, и отчасти это было правдой - ей казалось, что цепкие когти отравы уже проникли в ее тело и теперь медленно и неотвратимо подбираются к сердцу. Оставалось только молить небо отпустить достаточно времени, чтобы она успела посадить на его могиле цветы.
Ее маленькие руки, в мозолях и царапинах, нежно касались его тела, аккуратно смывая пот и кровь. Она сама сняла с него одежду; места девичьему стыду не осталось - из жизни ушел тот, перед кем стыд хоть что-то да значил. Синие пряди скользили между ее пальцев, похожие на тягучую воду; она гладила мертвого по волосам, похожая одновременно на мать и возлюбленную; даже прощальный поцелуй, который она решилась запечатлеть на его холодном челе, был и целомудренным, и полным страсти.
- Спите спокойно, господин Альбафика...
На похороны пришли только жители Родорио. Каждый, вплоть до самого маленького ребенка, принес с собой розу - и к вечеру на могильном холме выросла целая гора цветов. И каждая была прекрасна - так же, как и Золотой святой Альбафика.
Она стояла в отдалении до конца церемонии. Люди обходили ее стороной, бросая виноватые взгляды - она даже не стала скрывать выступивших на руках темных пятен. Отпущенное ей небесами время подходило к концу. Но оно все же продлилось достаточно долго, вплоть до того момента, когда она увидела взошедшие на его могиле ярко-алые розы.

весьма условный паринг: Альбафика/безымянная девочка с плащом и розой

Та, кто не боится шиповТа, кто не боится шипов

- Что тебе здесь нужно?
У Священной Обители Афины нет ворот. Вместо них - высокая мраморная арка, украшенная изображениями богини и ее воинов. Вместо створок - два бронзовых Святых.
Она повторяет свою нехитрую просьбу, надеясь, что сверток в ее руках, который она бережно прижимает к груди, послужит достаточным оправданием для столь дерзкого поступка.
- Увидеть господина Альбафику? - бронзовый справа усмехается. Ну и девчонка. Да кто бы в здравом уме решился приблизиться к Золотому Святому Рыб?
- Я должна вернуть ему его плащ, - упрямо повторяет девочка. На ее лице написана решимость, и, бог с ней, лучше пропустить ее сейчас, чем если она сама прокрадется в Обитель.
Бронзовые расступаются. Один из них зовет мальчишек-учеников, вьющихся неподалеку (еще бы, надо же обязательно рассмотреть доспехи в подробностях!), и велит им проводить девчонку к Двенадцатому Дворцу. У нее срочное поручение для господина Альбафики.
Она быстрым шагом идет за своими проводниками, все крепче прижимая к груди драгоценный сверток. Стараясь не замечать любопытствующих взглядов святых, стараясь не глядеть в сторону стройных подтянутых женщин с серебрянными масками вместо лиц, не оглядываясь, не оборачиваясь. Ее взгляд устремлен только вперед - туда, где возвышается последним бастионом перед дворцом Папы и святилищем Афины Двенадцатый Зодиакальный Дворец.
Мальчишки оставляют ее у входа. Никому из них не хочется входить - и хочется, и колется. Все знают, что Святой Рыб живет в добровольной изоляции, и всякому, кто не хочет умереть, запрещено приближаться к нему.
Она входит в темное нутро дворца. И не сказать, что ей не страшно - еще как страшно, маленькое сердечко колотится как сумасшедшее, но сильнее страха желание увидеть своего героя.
- Господин Альбафика? - она останавливается на пороге внутреннего дворика, в центре которого бассейн и фонтан в виде двух зубастых рыбок.
- Господин Альбафика? - спрашивает она у потемневших от времени фресок.
- Господин Альбафика? - молчат в ответ темные своды.
И когда, наконец, девочка готова расплакаться от отчаяния и обиды, за ее спиной раздается шорох и тот самый голос:
- Что тебе здесь нужно?
Она оборачивается и тут же прячет глаза; щеки ее красны от смущения. Альбафика недоуменно смотрит на нее, потом на себя, уходит и возвращается вновь, но уже в просторном белом хитоне, накинутом прямо на мокрое тело.
- Я повторяю, что тебе здесь нужно?
- Я пришла вернуть ваш плащ, господин Альбафика, - растерянно шепчет она, глядя в пол. Спохватившись, с благодарным поклоном протягивает ему сверток, и почти физически ощущает, как тонкие, но сильные пальцы Святого касаются ткани. Как будто атлас плаща стал ее кожей. Кожей, которая не пострадает от его прикосновений.
- Не стоило. - Альбафика растерян, хотя и не показывает вида. Простая деревенская девчонка без страха пришла туда, где не осмеливаются показаться мужчины похрабрее ее. всего лишь, чтобы вернуть простую тряпку, которую он - да, именно так - накинул на нее в проливной дождь пару недель назад. Что надо сказать? Ах, да... - Спасибо.
В следующую встречу, торопясь к границам Обители, он не забывает оставить ей кое-что, от чего она не сможет отказаться. Розу, алую как кровь. Розу, с шипами острыми как храбрость. Розу, нежную как ее щеки.
Жаль, он так и не узнал, как ее зовут.

мое отп Камью/Хьёга.
люди, подкиньте красивого фанарта на них, а?

О лебединой верностиО лебединой верности.

Воскрешение похоже на медленное и мучительное всплытие. Когда легкие только что вытолкнули последнюю порцию переработанного воздуха, и глотка рефлекторно сократилась, впуская внутрь обжигающе холодную воду, слишком плотную, слишком тяжелую, чтобы можно было дышать ей. И окружающий мрак на мгновение словно "улыбнулся", приняв в свои объятия очередную жертву. А сил, чтобы бороться, уже нет, и, отдавшись на волю придонных течений, ты медленно погружаешься вниз, угасающим сознанием продолжая осознавать свою собственную смерть. И в этот самый момент какая-то сила неожиданно выталкивает тебя наверх. Безвольное тело, полное воды, начинает медленно всплывать сквозь сопротивление воды, у которой отнимают жертву. Не верьте тем, кто утверждает, будто вода - колыбель. Это жадная и хищная тварь, которая никогда не выпускает своего. Но тебе повезло. И вот, сквозь холодную толщу ты поднимаешься, и безвольная рука в последний момент ловит чье-то прощальное прикосновение...
Открыв глаза, понимаешь - всплыл только ты. И отчанный животный плач разрывает полную воды грудь, потому что жизнь без того, другого, не нужна и невыносима.
Виновато опустив головы, отворачиваясь, Золотые Святые стоят и не в силах заставить себя не слышать нечеловеческий вопль, эхом отдающийся под сводами Дворца Водолея. А Лебедь лежит на полу, не делая попыток подняться, и только тянется рукой к руке неподвижно лежащего Водолея. И холодные слезы катятся из его глаз, тут же застывая прозрачными льдинками.
Кто придумал байку о лебединой песне? Лебеди не в состоянии петь. Теряя пару, они громко и отвратительно кричат, поскольку сама смерть груба и ужасна.
Правдива лишь история о лебединой верности.

Мю/Афродита

без названия

про Близнецов

без названия- Смотри, смотри, - стайка девушек жмется в тесный кружок, прячут глаза и хихикают, стыдливо прикрывая ротики ладошками. - Это близнецы из Акрополя.
- Тот, который старший, его зовут Сага! - сообщает одна. Подружки повизгивают от счастья. - А младшего зовут Канон!
- А как ты узнала, кто из них старший? - спрашивает вторая.
- Ну, у Саги-сама волосы темнее цветом, как самый глубокий цвет индиго.
- А у Канона-сама, - радостно подхватывает третья, - волосы словно океан в ясный день - такого нежного бирюзового оттенка!
- Сага-сама всегда серьезный и такой возвышенный.
- А Канон-сама веселый и любит заигрывать с девушками, - краснеет пятая и смущенно теребит подол своего платья.
- Но когда Сага-сама улыбается, мне кажется, будто я готова растаять! И глаза у него очень теплые, прямо как солнце...
- А глаза Канона-сама никогда не улыбаются. Они всегда серьезны и чем-то обеспокоены.
Те, о ком они говорят, стоят у лавки и о чем-то беседуют с лавочником. Издалека они оба одинаковые - высокие, широкоплечие, с длинными волосами и одинаковыми вихрами у висков. Но вблизи можно разглядеть то, о чем судачат поклонницы - печаль в глазах старшего и беспокойство у младшего. Они покупают одно и то же и синхронно поворачиваются, чтобы уйти прочь.
- Ах! - девушки, как одна, поправляют одежду и прически и дружно бегут им навстречу маленьким тайфуном. Каждая бережно прижимает к груди букетик.
- Сага-сама! Канон-сама! - близнецы оборачиваются и оказываются атакованы. - Пожалуйста, возьмите, - и им протягивают со всех сторон целое море синих цветов - васильки, незабудки, ирисы, горечавку. Юноши собирают цветы, не выказывая недовольства. И Сага улыбается, отчего в девичьих глазах сверкают сердечки, и Канон заигрывает с каждой и довольно ловит томные взгляды красавиц. И потому они возвращаются в Обитель намного позже, чем рассчитывали и Святой Отец Шион с удовольствием устраивает им выговор.
К вечеру дворец Близнецов полон цветов. Заняты все мало-мальски подходящие емкости, и от синего цвета рябит в глазах, и тем больше удивление братьев, когда неожиданно они находят среди бесконечного синего поля несколько скромных белых ромашек.
- Ах, отдохновение глазам, - театрально вздыхает Канон и смотрит прямо на цветы. - Интересно, которая из них посмотрела цветочный гороскоп?
Сага вытягивает из вазы один цветок и предлагает:
- Ты же помнишь их имена, не так ли? Давай погадаем...

серия драбблов на Афродита/Шун
таймлайн: года два-три после овашек.
рейтинг: PG-13

Прощание01. Прощание.
Обитель гудит как встревоженный улей. Вы только подумайте – Святой Отец, оказывается, уже десять лет как убит, а его место обманом занимал Близнецы Сага! И это еще не все. Помните беднягу Айолоса? Так он, получается, совсем не предатель, и зря мы так обходились с его братом, Золотым Львом. Теперь, когда Афина вернулась в свой священный дом, о многом, ранее сокрытом, нынче говорят совершенно свободно. И как-то само собой забывается, что в Обители отныне нет Святого Отца, а на рассвете на главной площади запалят пять погребальных костров. Пять Золотых костров.
Герои сегодняшнего дня – Бронзовые – сидят или, точнее, лежат во дворце Святого Отца под домашним арестом. Им строго наказали не вставать, не буянить, не пытаться совершать подвиги и, по возможности, даже не дышать.
Шун лежит на кровати и глядит в потолок. Раз уж ничего больше нельзя, то он думает. Например, о том, что, как бы ни было себя жалко, сейчас хуже всех Хьёге. Если закрыть глаза и прислушаться, то справа чувствуется леденящий душу могильный холод – это Лебедь. Его сердце замерзло и покрылось инеем в тот момент, когда Водолей упал на заледенелые плиты своего дворца. А теперь, когда сам Лебедь жив, он продолжает погружаться во тьму. Шун не знает, как помочь ему, но отчаянно этого желает. Поэтому он снова закрывает глаза и вновь пытается передать хоть часть своего тепла другу. Потому что так забывается своя боль. Потом он думает о брате, и от этого ему становится стыдно и противно от самого себя, но ничего не поделаешь – Икки везунчик. Он никого не убил и сраженный им Шака не упал на плиты дворца, а спас его самого из жуткого иномерного измерения. По мнению Шуна, это самая большая удача, и осознание этого заставляет собственную вину становиться все тяжелее. Что же сказать о себе? Даже если он начинает думать о своей победе над Афродитой, то не чувствует ничего, кроме тяжелой и ненужной пустоты. Он отомстил за учителя, ведь так? Тогда в его сердце должны быть удовлетворение и мрачная радость – так написано в книгах. Он довел бой до конца и остался жив. Он поступил как мужчина. Тогда откуда это тягостное ощущение, будто что-то пошло не так, как нужно?
«У тебя такое миловидное личико, Андромеда,» – словно наяву он услышал тот жеманный голос и почувствовал аромат роз.
Шун открыл глаза.
Конечно же, показалось. В комнате темно и пусто, и никого нет, кроме него, и только светлый квадрат неба в окне. Шун встает и, слегка пошатываясь, идет к окну. Внизу море огней, и площадь перед дворцом ярко освещена множеством факелов. Прямо посередине стоят пять пирамид из бревен – погребальные костры, на которых утром сожгут тела Золотых. А потом ветры развеют над морем их прах, и Шун готов поспорить, что знает, чьи именно руки, дрожащие от слабости и едва сдерживаемых слез, зачерпнут еще теплый пепел от костра Водолея.
Ведомый неясным предчувствием, он перемахнул через подоконник и неловко и шумно приземлился на каменные плиты. На мгновение замер, готовый тут же прятаться от ночной стражи, но никто не заметил. Прихрамывая, Шун дошел до крайней пирамиды и взобрался наверх. В лунном свете, в отблесках желтого огня факелов лицо Афродиты еще белее, еще прекраснее. Он кажется не мертвым, а крепко спящим, невзначай заснувшим на груде бревен и кипарисовых ветвей.
«Восхитительно, Андромеда…» – снова Шун слышит его голос, шепчущий предсмертные слова.
– Восхитителен ты, Афродита, – словно в ответ, шепчет он. И, наклонившись, слегка касается губами холодного лба.
В полдень, когда догорели костры, стоя на каменном утесе высоко над океаном, Шун обеими руками зачерпнул еще горячий пепел и щедро выплеснул прямо в налетевший ветер.
И, показалось или нет, в ответ ветер плеснул смехом.

Память02. Память.
Бронзовые сидят в кабинете Саори и делятся достижениями.
– Педагогический, – несколько смущенно говорит Сейя. Он пока еще никому не сообщал, но представляет – и очень хорошо – как будет рада Михо-чан. Его выбор никого не удивляет – друзья выросли в детском доме, а потому хранят весьма трепетное отношение к своим бывшим воспитателям.
– Аграрный, – вскользь добавляет свою лепту Ширью, и его выбору никто, в общем-то, не удивляется. В годы обучения у Доко дракон весьма поднаторел в земледелии.
– Русская филология, – Лебедь пошел по самому легкому пути, о чем ему тут же возмущенно сообщил Сейя. Хьёга в ответ позволяет себе немного высокомерную улыбку, прежде чем добавить: – И факультатив французского, – чем окончательно добивает Пегаса – тот не силен в языках.
– Исторический, – улыбается Шун, надеясь, что на его ответ не обратят особого внимания.
– Да ты что? – моментально реагирует Сейя, которого нельзя упрекнуть в невнимательности к друзьям. – Я думал, ты выберешь что-нибудь вроде школы искусств или еще чего.
Лебедь с Драконом дружно поддакивают, а на самодовольное ворчание Икки «так я ему и позволил» никто не обращает внимания.
Шун розовеет.
– Ну, я думал об этом, но…
– Но? – хором переспрашивают все четверо.
– Я не умею рисовать, – смеется Андромеда.
Они беззаботно хохочут, и благополучно забывают спросить Икки, какой же факультет выбрал он. А он очень даже рад, ибо сентиментально поступил на геологический, лелея мечту когда-нибудь стать великим вулканологом.
Колледж Шуна располагается довольно далеко от дома Кидо, поэтому он сразу же после начала учебы переезжает в общежитие. Сперва было наметились проблемы, но вскоре каждый агрессор на своей шкуре усвоил, что похожий на девчонку первокурсник не даст себя в обиду. Разобравшись с приставалами, Шун просто живет. По возможности не вспоминая про свое истинное предназначение. В его жизни все вполне благополучно: лекции и семинары, друзья-однокурсники, встречи и зубрежки перед первой в жизни сессией, разговоры по телефону с братом, которого снова, как многообещающего студента, взяли в настоящую экспедицию суровые преподы-геологи. Скромная комната в общежитии постепенно обрастает домашним уютом. Книжные полки над письменным столом давно пора перевесить – в них запихано столько книжек, что они уже не вмещаются и стоят стопками на краю стола. На подоконнике стоят несколько растений в горшках – что за цветы Шун не знает, но его устраивает то, что они не цветут. Достаточно и того, что все его тетради изрисованы розами – когда он о чем-то думает, то рисует практически машинально. Чаще цветы. Но иногда и двух рыбок, кусающих друг дружку за хвост.
– Эй, Шун, пошли на пляж!
Он соглашается, и там, под ярким солнцем, видит плывущие на бирюзовых волнах ярко-алые розы и среди них одна белая. Аромат цветов окружает его, как встарь, и окружающие превращаются в вихрь розовых лепестков.
«Ты первый, кто вынудил меня использовать эту технику».
А в следующее воскресенье, когда они все вместе собираются в доме Кидо – приезжает даже Икки, суровый и загоревший, настоящий геолог, – Саори раздает им фотографии.
– Пожалуйста, думайте о них.
Шуну достается Афродита.

Благодарность03. Благодарность
Во сне его неотступно преследовал запах роз, неистребимый как тараканы, и жеманный смех, чью принадлежность он так опознать и не смог. Шун ворочался с боку на бок, сворачивался в клубок и прятал голову под одеяло, как кошка накрывает нос хвостом, но так и не смог ничего поделать. Пришлось проснуться.
Первый сюрприз преподнесла комната. Шун сел на широкой кровати, застеленной шелковым бельем – подумать только, как он не свалился с этих скользких простыней! Нечего и говорить, что это не его комната! На подоконнике, почти невидимая за плотной тюлью, стоит ваза с ярко-алыми розами. Они пахнут вполне пристойно, скромно и ненавязчиво, но, видимо, его подсознание все же вытащило из своих глубин те, другие розы, об одном воспоминании о которых его передернуло.
Его одежда лежала рядом, аккуратно сложенная. Из-за двери в коридор вкусно пахло завтраком, и Шун поспешил встать и привести себя в порядок.
После он пошел прямо на запах.
– А, ты уже проснулся, Андромеда? – поприветствовал его хозяин квартиры, и Шуну оставалось только опереться о косяк, чтобы не сползти по стеночке.
Афродита, Золотой Святой Созвездия Рыб, стоял у плиты и ловко орудовал сковородкой и лопаточкой. На нем был белый кружевной передник, вышитый игривыми рыбками, длинные волосы заколоты и подобраны такой же косыночкой, чтобы не мешались и не лезли. Слева от него, на столе, на большой тарелке высилась горка свежеиспеченных блинчиков.
– Ты любишь блинчики? Впрочем, боюсь, тебе придется их полюбить, потому что ничего другого я готовить не буду. Эй, ты меня слышишь?
Шун аккуратно отклеился от косяка и осторожно прошел к стулу. Сел.
– Афродита?
Святой Рыб обернулся.
– Ну? Какие-то проблемы, Андромеда?
– Меня зовут Шун.
– Шуууууун, – протянул Золотой, пробуя имя на вкус, как какой-нибудь деликатес. – Хм. Действительно, по-мужски. Коротко и ясно. И совсем не подходит к твоему миловидному личику. Пожалуй, я буду и дальше звать тебя Андромедой. Ну, так как, Андромеда Шун (так тоже неплохо), ты любишь блинчики?
– Да, – ответил ничего не понимающий Бронзовый, и они стали завтракать.
За завтраком Афродита болтал на всякие посторонние темы и, как хорошая хозяйка, не забывал подкладывать гостю новые блинчики и предлагать всякие вкусности. Впрочем, уговаривать не приходилось – после первого же укуса Шун распробовал и стал уплетать завтрак за обе щеки, тем более, что стеснительности от него не требовалось. Ну разве что немного хороших манер.
Тем временем, память все так же, наотрез, отказывалась предоставить сведения о вчерашнем вечере.
– А ты боевой парень, Андромеда Шун, – с оттенком одобрения заметил Рыбы, когда блинчики были съедены, посуда вымыта, а сами они, словно добрые друзья, устроились у окошка с чаем. – При твоих кондициях, да еще без доспехов, броситься спасать незнакомку в темном переулке… – он хихикнул, и Шун вдруг с отчетливостью все вспомнил: и вечер в компании друзей из колледжа, и возвращение домой, и возмущенные вопли из темного переулка, и даже девушку, за которую собирался заступиться. Красавица сидела напротив и довольно улыбалась.
Шун покраснел и пробормотал что-то, похожее на извинения.
– Ха-ха-ха! – развеселился Афродита. – Получается, я у тебя в долгу, мальчик, – он протянул руку и игриво провел пальцем по губам Шуна. – Ну, как насчет воспользоваться плодами заслуженной победы?
Бронзовый отшатнулся и, не рассчитав усилий, полетел на пол вместе со стулом. Афродита зловеще улыбнулся, возвышаясь над ним.
– Ну, мне так даже легче. – Он шагнул и опустился на четвереньки, нависнув над несчастным «героем». Его лицо оказалось очень близко, и зеленоватая прядь невесомо коснулась щеки Шуна. Андромеда зажмурился, не зная, чего же ему хочется больше – оказаться где-нибудь далеко-далеко или что бы это, чем бы оно ни было, все-таки случилось.
– Спасибо, Шун, – шепнул Афродита, сполна насладившись реакцией мальчика, и, наклонившись, легко и коротко поцеловал того в лоб.

Синяки04. Синяки.
Когда Афина в следующий раз навещает Обитель, Бронзовые больше не сопровождают ее повсюду – в Обители отныне нет врагов. Даже самый зеленый ученик-первогодок знает, кто эта девушка в пышном белом платье. Вместо этого все как-то сами собой расходятся. Ширью остается во дворце Овна, с Мю и Кики. Потом они все вместе затащат к себе Весы Доко – тот по обыкновению упирается руками и ногами, но куда там одному против трех, – и будут веселиться до утра. Хьёга, не обращая внимания ни на кого, сразу убегает вперед, во дворец Водолея. О том, что там происходит, можно только догадываться – но Камью и его любимый ученик не показываются на людях до самого отъезда богини. Сейя, первоначально, собирается сопровождать Афину везде, но его ловко перехватывают на полпути Лев со Стрельцом – братья души не чают в Пегасе. Потом, разумеется, во дворец Льва как бы случайно, по делам, заглянет сначала Марин, а потом и Шайна, а немногие очевидцы утверждают, будто бы и Святой Отец не гнушается обществом разномастных Святых. Как ни странно, даже для Икки находится куда заглянуть – Шака неожиданно благоволит к Фениксу, чем злит и заставляет ревновать своих учеников. И только Шун сопровождает Афину почти до самого конца. Он остается у подножия последней лестницы и с трепетом наблюдает, как богиня уверенно поднимается по ковру из роз. А потом возвращается назад.
Полдень. Жарко. Душно. В это время во дворце Рыб прохладно и темно. Шун идет по пустым коридорам, ориентируясь лишь по слабому сиянию космоса хозяина. Этот маяк приводит его в просторную залу, где в центре журчит фонтан и плещет бассейн, а в темном алькове, за прозрачными завесами крепко спит Афродита. Стараясь не шуметь, и даже дыша через раз, Шун подходит и осторожно отодвигает завесу, самый краешек, только чтобы взглянуть одним глазком. Афродита крепко спит, нагое прекрасное тело слегка прикрыто шелковой простыней, волосы растрепались по подушкам, а точеные, слегка приоткрытые губы притягивают не хуже магнита, и след от их поцелуя на лбу разгорается с новой силой. Очарованный, словно принц у ложа спящей красавицы, Шун наклоняется немного больше, чем рассчитывал, и тут же попадается в силок: со скоростью змеи, холеная рука Афродиты впивается в его горло и валит на соседнюю подушку. Вырваться не получается – у прекрасного юноши стальная хватка, – и Шун прекращает сопротивление, чувствуя, как немного ослабли железные пальцы. Ему позволено дышать, но не дергаться, и до самого вечера он вынужден любоваться своим бывшим противником.
На улице стемнело, и одуряющая дневная жара сменилась долгожданной вечерней прохладой.
– Что это ты здесь делаешь? – обманчиво-ласково спрашивает Рыбы. Ему смешно и интересно, но он специально наклоняет голову так, чтобы нерасчесанная челка скрыла смеющиеся глаза. – Андромеда Шун?
Бронзовый, смутившись, трогает свою шею, и на мгновение соприкасается пальцами с Золотым.
– Теперь синяки останутся, – говорит он, надеясь только, что не сильно покраснел.
– Настоящего мужчину синяки только украшают, – мурлыкающим тоном сообщает ему Афродита. – Но, если тебя не устраивает их происхождение… – он приподнимается и неуловимым движением оказывается сверху, прижав Шуна к постели своим телом, – то можно придумать другое объяснение, – и не тратя больше слов, целует Андромеду, жадно и неистово.
На следующий день их позвали на пляж. И впервые Шун порадовался про себя собственной женственной внешности. И тому что даже на фоне прекрасного возлюбленного все равно не выглядит настоящим мачо. Потому что никто не свяжет несколько отчетливых синяков на его шее и плечах с поцелуями, а он совершенно не собирается кого-то разуверять.

драбблы

Смотрите также